Posted 29 апреля 2015,, 12:10

Published 29 апреля 2015,, 12:10

Modified 31 января, 04:07

Updated 31 января, 04:07

Перестройка тридцать лет спустя

29 апреля 2015, 12:10
Александр Желенин
Круглые даты хороши тем, что дают повод осмыслить связанные с ними события. Горбачевские реформы, начатые весной 1985 года, стали, пожалуй, самым выдающимся событием второй половины ХХ века, при всей спорности их оценок.

Исполнилось 30 лет с начала горбачевской Перестройки. Все-таки удивительно летит время. Для меня Перестройка слово молодое и какое-то совсем недавнее. А оказывается, три десятка лет уже прошло...

Круглые даты хороши тем, что дают повод осмыслить связанные с ними события. Перестройка стала, пожалуй, самым выдающимся событием второй половины ХХ века. Она высвободила огромную энергию, которая десятилетиями копилась в недрах советского общества и которая, в конце концов, привела в движение его глубинные пласты.

Можно по-разному относиться к «творцу» перестройки Михаилу Горбачеву, к тому, что он сделал или, наоборот, не сделал, но совершенно точно, что тогда, в далеком и совсем недавнем 1985 году, его имя связывалось со словом Надежда (именно так, с большой буквы).

К марту 1985 года, когда Горбачев был избран генеральным секретарем ЦК КПСС, советское общество давно жило ожиданием перемен. Хрущевская «оттепель», разгромленная в 1964 году Леонидом Брежневым и его консервативными соратниками, все же заронила в сердцах миллионов в СССР уверенность в том, что изменения возможны. Поколение новых людей — шестидесятников — в массе своей никуда не исчезло. Да, некоторые эмигрировали, но большинство остались. Одни ушли во внутреннюю эмиграцию, стали «поколением дворников и сторожей», играли или слушали рок на квартирниках, травили политические анекдоты на московских кухнях, преподавали, занимались творчеством и надеялись на новые перемены.

«И уж если откровенно, всех пугают перемены, но тут уж все равно», - писал в одной из своих самых популярных песен «Поворот» Андрей Макаревич еще в 1979 году. «Перемен! - требуют наши сердца. Перемен! - требуют наши глаза. В нашем смехе и в наших слезах, и в пульсации вен: "Перемен! Мы ждем перемен!", - спел в 1986 году, в самом начале горбачевской Перестройки, когда никто не мог гарантировать, что и она не закончится очередным застоем, Виктор Цой.

Впрочем, когда в октябре 1980 года 49-летний (совсем молодой по меркам тогдашнего советского ареопага) Михаил Горбачев стал полноправным членом главного руководящего органа советской системы - Политбюро ЦК КПСС, никто из советских диссидентов, конечно же, не обратил на это особого внимания. Перемен хотели все, но внешне ничто их не предвещало. Был пик брежневского застоя и неподвижности. В декабре 1979 года советские войска были введены в Афганистан, а еще через год после этого Политбюро рассматривало вопрос о введении войск в «братскую» Польшу, чтобы «по-братски» подавить начавшиеся там массовые выступления трудящихся во главе с легендарной «Солидарностью».

На фоне этой совсем не оптимистичной картины советского мира и начала свое восхождение звезда Горбачева. Сегодня есть несколько существенных вопросов, которые стоило бы обсудить. Во-первых, что представляла собой Перестройка? Во-вторых, случаен или закономерен был взлет Горбачева, и, в-третьих, почему перемены в Советском Союзе пошли именно в ту сторону, в которую пошли, и могли ли пойти в другую?

Если говорить коротко, то с высоты прошедших 30 лет можно сказать, что Перестройка представляла собой процесс радикальной трансформации советского общества. Эта трансформация была неизбежна, поскольку предопределялась двумя основными факторами: экономическим и социальным. То есть, в ее основе был и объективный момент (социально-экономический), и субъективный (нежелание нового широкого слоя образованных советских граждан жить в системе политического деспотизма).

Напомню, что к началу 1980-х годов в СССР была построена мощная, но совершенно не гибкая экономика, которая, как это признавалось даже официально, не удовлетворяла «все возрастающие потребности советских граждан». Важно отметить, что само возрастание этих потребностей было результатом работы все той же социально-экономической системы сталинского государственного социализма. В этой системе громадные средства, сосредоточенные в руках государства, помимо промышленности «группы А» (производство средств производства), военных и инфраструктурных предприятий, действительно масштабно вкладывались и в развитие человеческого потенциала.

Через три-четыре десятка лет это привело почти к полной ликвидации безграмотности, к резкому росту числа людей со средним специальным и высшим образованием, которым это самое образование открывало глаза не только на достижения мировой культуры, доступные 280 миллионам человек в СССР, но и на лучшие образцы политической культуры Запада. С западной литературой и кино, с частичным открытием «железного занавеса» в Советский Союз массово стали проникать и идеи политических прав и свобод.

Но, в отличие от начала ХХ века, когда такие идеи ложились на неподготовленную почву неграмотного или малограмотного патриархально-аграрного сознания тогдашнего российского общества, в 1960-80 годы того же века эти идеи легли уже на совсем другой уровень образовательного и культурного развития народа, на сознание совсем иного, уже сильно урбанизированного общества. Все эти масштабные изменения, прежде всего, человеческого материала, привели к неизбежности тех самых перемен, которых напряженно ждало советское общество.

Понимание необходимости изменения системы потихоньку вызревало даже в умах когорты советских лидеров застойного типа. Как известно, Юрия Андропова, ставшего генеральным секретарем ЦК КПСС после смерти Брежнева в 1982 году, Горбачев позже называл своим учителем. О необходимости перемен, пусть и не очень вразумительно, высказался как-то и преемник Андропова на том же посту Константин Черненко.

Учитывая все сказанное, очевидно, что приход Горбачева к власти не был случаен. Разнообразные обстоятельства, и объективные, о которых было сказано выше, и субъективные, сложились в его пользу. Одним из таких субъективных факторов стала его относительная молодость. Дело в том, что почти все его коллеги по Политбюро на тот момент были значительно его старше. Смерть трех престарелых генсеков за три с небольшим года, с 1982 по 1985, уже сама по себе превращалась в какой-то скверный анекдот, над которым без всякого пиетета смеялись уже почти в открытую (не случайно этот краткий период в Советском Союзе прозвали «эпохой пышных похорон»).

Безусловно, это стало одной из главных причин, по которой в 1985 году генсеком стал именно 54-летний Горбачев, а не кто-то из его куда более пожилых коллег по Политбюро (в числе главных конкурентов Горбачева в борьбе за высший пост в стране принято называть «партийного хозяина» Москвы Виктора Гришина, которому тогда было 70 лет и 62-летнего Георгия Романова - секретаря ЦК, курировавшего военно-промышленный комплекс).

Итак, мы видим, что и сами перемены в СССР были вызваны вполне объективными причинами, и их «творец» был выбран не случайно, а вполне закономерно. Разговоры о том, могла ли Перестройка проводиться по-другому, на мой взгляд, бессмысленны. История развивается так, как она развивается. Ее «многовариантность» обосновывается, как правило, задним числом. Гипотезы о том, как наилучшим образом проводить реформы или революции, хороши только до того момента, пока их не начинают реализовывать. После этого история, как водный поток, вырвавшийся из плотины, пробивает себе русло там, где почва мягче и в скалах трещины, а не там, где кому-то хочется. В качестве своего сознательного орудия история выбирает не идеальных героев, а тех людей, которые есть на данный момент в данном обществе.

Сегодня мы можем сколько угодно причитать «как было бы хорошо, если бы реформы пошли по тому пути, как в Китае». Если даже не акцентировать внимание на том, что в Китае они проводятся без каких-либо намеков на демократию и политические свободы, что там нет даже такой ограниченной свободы слова, каковая еще осталась в современной РФ, то главное, как мне кажется, все равно будет не в этом. А в том, что в Китае с его 600 миллионами крестьян, эти реформы не могли проводиться тем же образом, как в давно урбанизированной России. В Китае конца 1970-х годов, когда началось его преобразование, не было массового запроса на демократию, а в России конца 1980-х он очень даже был, и проигнорировать это было невозможно.

Консерваторы в Политбюро попытались это сделать в 1991 году (пресловутый ГКЧП), но получили отпор от общества. Можно ли было тогда, на излете горбачевской Перестройки, построить не либеральный капитализм (что худо-бедно было сделано в экономике) или капитализм с «китайской спецификой» (под красным флагом), а новый, действительно демократический социализм, не на словах, а на деле преодолевающий отчуждение работника от средств производства и от результатов его труда, от участия граждан в управлении своей страной, своим городом, деревней? По большому счету, это еще один вопрос из области исторических реконструкций. Столь же увлекательный, сколь и бессмысленный.

Если подходить к нему строго теоретически, то да, возможно. Если практически, то нет. Не было тогда широких слоев в российском обществе, которые сознательно стремились бы к такому новому социализму. Преобладающее суждение в наиболее продвинутых кругах тогдашнего российского общества состояло в том, что надо создать такую страну, в которой не было бы возможности повторения массовых репрессий сталинского типа, и сделать это можно лишь выстроив нормальный западный капитализм.

Те серьезные группы и слои советского общества, в руках которых находились и рычаги государственного управления, и, главное, средства производства (директора заводов, фабрик, совхозов, председатели колхозов), распределения и сферы услуг (директора продовольственных и промышленных баз, складов, магазинов и рынков) были настроены на конвертацию этих ресурсов в капитал. Им этот «правильный социализм» был до лампочки.

Все остальное из серии «если бы, да кабы». История не знает сослагательного наклонения.

Перестройка, как и любая социальная реформа, противоречива. Дав людям громадный глоток свободы на переломе 1980 – 1990-х годов, она привела к становлению в России дичайшего капитализма, который, в свою очередь, привел к страшному экономическому упадку и сокращению численности населения России. Если к 1991 году оно достигало 148 миллионов человек, то сейчас 143 миллиона. Если же из этого числа вычесть 7-8 миллионов мигрантов, на данный момент находящихся на ее территории, то численность российских граждан, соответственно, составит 135-136 миллионов человек.

Ухудшение социальных условий жизни людей, низкая зарплата у большинства, забитый мелкий и средний бизнес, невозможность дать хорошее образование детям, недоступность качественной медицины, какое бы то ни было отсутствие социальных и экономических перспектив для большинства граждан - все это привело к нынешнему консервативному повороту, использованному правящим классом опять же в свою пользу.

Вместо расширения социальной сферы людям в России предложена внешняя экспансия, вместо образования — церковь. Вместо качественной бесплатной медицины — возможность умереть «за правое дело». Беднеющие российские регионы, ужимание политических свобод и их имитация раз в год на избирательном участке, закостеневшая политическая система, вот уже 15 лет сосредоточенная на одном человеке. Вот краткий итог реформ последней четверти века в России.

Последний и, возможно, главный на сегодня урок Перестройки состоит в том, что у любой политической системы, опирающейся на соответствующую экономику, есть свой предел прочности. Представляется, что предел прочности нынешней системы уже пройден. Пока он держится только на вере в мудрого лидера. А это, как показывает история, не очень прочная основа.

Александр Желенин