Почему Россия не начинает процветать

После полутора лет умолчаний и оправданий по поводу сокрушительной девальвации национальной валюты российские власти перешли в интеллектуальную контратаку.

«Сейчас мы по ходу движения сюда, в зал, говорили с вашими коллегами: даже открываются некоторые дополнительные возможности, имея в виду курсовую разницу и некоторые возможности на рынках». Эту не совсем ловко сформулированную, но духоподъемную мысль Владимир Путин недавно высказал, чтобы улучшить настроение мелким и средним бизнесменам из организации «ОПОРА России».

После чего на всех экранах появились специально обученные люди и принялись разъяснять публике, что дешевеющий рубль — замечательный бонус для нашей экономики, которым она то ли уже воспользовалась, то ли не преминет сделать это в ближайшее время. Тем более, если вспомнить, навык уже имеется — ведь как раз после дефолта и девальвации 1998-го российское народное хозяйство уверенно пошло в рост.

Почему бы и в самом деле не сравнить нынешние наши дела с той эпохой? Правда, начать придется с того, что президент Борис Ельцин после дефолта чувствовал себя довольно неловко и не догадался сообщить народу утешительную весть о «дополнительных возможностях на рынках». Да и вообще держава еще стояла на коленях.

Но, несмотря на все эти минусы, хозяйственный подъем действительно начался тогда стремительно и шел очень мощно.

Дефолт и девальвация рубля на фоне критически низких нефтяных цен состоялись в августе 1998-го, т. е. в середине третьего квартала. После чего производство стало резко сокращаться, но так называемое дно было в тот раз достигнуто чрезвычайно быстро, уже в четвертом квартале. В первом квартале 1999-го наметился рост, во втором он стал уже очевидным, а в третьем и четвертом ВВП был на 12% выше, чем за те же отрезки 1998-го.

Ну, а в 2000-м случилось то, чего нынешнее поколение россиян, подозреваю, уже не увидит — экономика выросла на 10%, что явилось рекордом многих десятилетий. Правда, в 2000-м начала дорожать нефть, и это, конечно, сказалось. Но в 1999-м нефтяной фактор еще почти себя не проявил (выручка от экспорта энергоносителей составила тогда $35 млрд против $33 млрд в 1998-м), что не помешало 1999-му стать крайне успешным годом. По крайней мере, в хозяйственном смысле.

Теперь сравним с тем, что имеем сейчас. Аналогом 1998-го в экономике можно считать 2014-й. Ведь именно с лета 2014-го нефтяная цена, а с нею и курс рубля все быстрее и увереннее шли вниз. Вместе с ними начал снижаться и ВВП. Словно бы состоялось второе издание августа 1998-го. А если так, то по аналогии надо было ждать, что следующий, 2015-й, станет таким же годом наших побед, каким был 1999-й.

Но, несмотря на то, что нефть шла вниз, рубль падал, а конкурентный потенциал отечественной экономики рос из-за этого на глазах, производство в 2015-м опустилось по сравнению с предыдущим годом на 3,7% и продолжает свой спуск сегодня. Уже и самые оптимистичные искатели «дна» не ждут, что его удастся нащупать раньше середины нынешнего года. 2016-й определенно не станет повторением триумфального 2000-го.

Почему? Всмотримся в детали.

Одно из объяснений сводится к тому, что рубль на этот раз недостаточно упал. И в самом деле. В августе 1998-го доллар стоил 6,3 руб., к началу 1999-го его цена поднялась в 3 с лишним раза (до 21 руб.), а к концу того же года рубль был уже почти в четыре с половиной раза дешевле, чем накануне дефолта (27 руб. за доллар). Что же до 2015-го, то в январе за доллар давали меньше 60 рублей, а в декабре — больше 70. По сравнению с летней ценой 2014-го (34 руб. за доллар) российская валюта подешевела почти вдвое.

На первый взгляд, масштаб падения оказался гораздо меньше, чем в 1998-м. Но рост конкурентоспособности производства определяется не самим по себе удешевлением национальной валюты, а снижением выраженных в долларах затрат на изготовление единицы продукции. Мерилом этих затрат служит заработная плата, необходимая для производства упомянутой единицы и переведенная в доллары.

В 1999-м номинальная зарплата сильно подскочила и превысила номинальную зарплату третьего квартала 1998-го в полтора раза (соответственно 1523 руб. и 994 руб. в месяц). Это означает — в первом и грубом приближении, разумеется, — что долларовые расходы на изготовление единицы продукции уменьшились в 1999-м по сравнению с преддефолтными месяцами приблизительно в 2,5 раза.

А в 2015-м номинальную зарплату сдерживали железной рукой. Она выросла на считанные проценты. Поэтому долларовые затраты на производство сократились практически пропорционально падению рубля, то есть в неполных два раза. Разница с 1999-м есть, но ее не назовешь радикальной.

Этот вывод подтверждается и пропорциями снижения импорта тогда и теперь. Размеры импортных закупок определяются покупательной способностью потребителей в ее «валютном» измерении. Когда она снижается, импорт естественным порядком падает. В 1999-м российский импорт (почти $40 млрд) составил 55% от уровня импортных закупок 1997-го, который был последним полным годом действия валютного коридора, с его почти неизменным курсом рубля. А в 2015-м объем российского импорта ($194 млрд) опустился до 57% от исторического импортного максимума, достигнутого в 2013-м.

Все это вместе взятое говорит, что масштабы «долларового» падения всевозможных доходов, зарплат и производственных затрат, а значит и рост потенциала хозяйственной конкурентоспособности, в 2015-м и 1999-м вполне сопоставимы. Но тогда страна откликнулась на это подъемом экономики, а сейчас — нет.

В чем проблема? Напоминают, что в конце 90-х хватало незагруженных мощностей, которые можно было запустить почти без инвестиций, а сегодня таковых мало. Отчасти это так. Но не на всех участках.

Возьмем два примера: экспорт услуг (он же — въездной туризм) и экспорт зерна.

Невероятно подешевевшие (в валюте) туруслуги должны были вызвать настоящий въездной бум. Состоялся ли он? Лишь в небольшой степени. Прибавилось китайских туристов. Финские автопутешественники стали совершать краткие визиты в Ленинградскую область и Карелию, чтобы заправиться недорогим бензином.

Но по большому счету чуда пока не видно. С одной стороны, поскольку наша держава теперь в ссоре чуть ли не со всеми, многие просто побаиваются к нам ехать. А с другой, нынешнее поколение наших бизнесменов как-то менее поворотливо, чем их предшественники конца 90-х. Сейчас предпочитают повышать цены, а не объем и качество услуг и товаров. И вообще стараются не привлекать к себе внимания чудесами предприимчивости, за которые так легко схлопотать по голове от бесчисленных начальников и проверяльщиков, расплодившихся за последние полтора десятка лет до невероятности.

Второй пример — экспорт зерна. Казалось бы, самое время продавать его и продавать. Российское зерновое хозяйство, хоть и не стремительно, но растет много лет и получает от властей вполне ощутимую материальную поддержку.

Проблема не в мощностях и возможностях, которые есть, а в сомнениях иностранных покупателей. Торговля зерном не терпит политической суеты. Мировой рынок продовольствия переполнен. Надо брать надежностью, дешевизной, понятностью. Однако уже несколько раз по высочайшей воле экспорт зерна приостанавливался под предлогом нехваток на внутреннем рынке, вызванных непрофессионализмом наших властей, которые не позаботились о переходящих запасах.

Ну, а теперь проблемы поднялись на новый, невиданный виток. Всем кризисам назло наша держава втягивается в одну торговую войну за другой. Например, против Турции, естественного приобретателя российского зерна. Турецкие угрозы ответить на помидорно-виноградный бойкот прекращением закупок зерна у России вполне могут материализоваться. Потому что найти замену нетрудно.

Перечислять примеры можно долго. И все они будут об одном и том же. Об окостенелости и хищничестве управленческой машины. О деморализации и депрофессионализации бизнеса. О непредсказуемых импровизациях высшей власти. О принуждении экономики к обслуживанию политики, притом политики нелепой. И об общем спаде интереса внешнего мира к тому, чтобы вести с нашей державой какие бы то ни было экономические дела.

В постдефолтную эпоху многого из перечисленного вообще не наблюдалось. А то, что было, существовало в эмбриональных или хотя бы в смягченных формах.

И в качестве последней по счету иллюстрации — сравнение неэнергетического экспорта тогда и теперь. В годы нефтяной дешевизны именно такой экспорт должен становиться опорой экономики.

В 1998-м российский экспорт неэнергетических товаров составил $41 млрд. В последефолтном 1999-м — тоже $41 млрд. Но при этом та его часть, которая направлялась в дальнее зарубежье и аккуратно оплачивалась, выросла на 6%. Одновременно сократились поставки в зарубежье ближнее, поскольку за них сплошь и рядом не платили. А в 2000-м вырос и общий объем неэнергетического экспорта — до $45 млрд.

В 2014-м экспорт неэнергетических товаров стоил $173 млрд. А в 2015-м, когда рубль упал, конкурентный потенциал взлетел, и пришла пора завалить мир российской продукцией, неэнергетический экспорт сократился на 18% и принес всего $142 млрд. Отчасти это объясняется тем, что многие из отечественных экспортных товаров (металлы например) подешевели на мировых рынках. Но по нескольким важным позициям уменьшились и физические объемы продаж.

Мы давно привыкли жить среди парадоксов. Но один из самых крупных и при этом самых незамечаемых парадоксов нашей действительности — это именно отсутствие хозяйственного подъема. После такой девальвации рубля, после таких материальных жертв, принесенных людьми, рост просто обязан начаться. А его все нет и нет. Настоящее экономическое чудо наоборот.

Сергей Шелин