Конституционное совещание с выносом депутата

25 лет назад состоялось переломное для судьбы России событие — начало работать Конституционное совещание, предложившее в результате для страны проект нового Основного закона. В нем впервые не было упоминаний о Советах, и он был ориентирован на укрепление президентской власти. 12 июля 1993 г. в Кремлевском дворце съездов всем работавшим над проектом — а это 750 человек — было предложено «завизировать» его своими подписями. Мне довелось быть участником этого, без преувеличения, исторического события, и я хорошо помню все нюансы и «запахи» того страстного периода мучительного рождения новой, некоммунистической России.

Хотя весенняя депутатская сессия 1993 г. была закрыта, избранники не собирались покидать Москву, опасаясь, что возвращаться будет некуда. В поте лица трудились и местные парламентарии: свердловские законодатели провозгласили создание Уральской республики. В Крыму остервенело делили Черноморский флот, а депутаты Украины объявили ее новым ядерным государством. В Таджикистане же демократия, по-видимому, закончилась: здесь закрыли все оппозиционные коммунистическому режиму партии. В Риге — наоборот — судили омоновцев, которые накануне развала Союза штурмовали телецентр. Доллар в России вырос более чем в тысячу раз по сравнению с «застойным» советским курсом, а ЦБ не нашел лучшего момента для обмена денег. Депутаты вовсю обсуждали «дела о коррупции в правительстве» и направляли в генпрокуратуру рекомендации упечь в тюрьму ближайших соратников Ельцина — Бурбулиса, Полторанина, Шумейко вкупе с Гайдаром и Чубайсом.

Что происходило тогда в умах людей, можно судить по челобитным, которые народ писал в Кремль, «батюшке-царю». В день приходило в среднем полторы тысячи писем и телеграмм. Ясно, что Ельцин сам их не читал — у него для этого был целый департамент. Ему же готовили еженедельную записку «Об обращениях граждан, поступивших в адрес президента». Это была эдакая сдержанно-оптимистическая пилюля на двух страницах о том, что «авторы писем выражают поддержку курсу президента на осуществление реформ». А «первоочередное условие достижения успеха — стабилизация конституционного строя России».

«Живые» письма людей рисовали другую картину. Вот несколько типичных. «Борис Николаевич! Я одинокая мать двоих детей, глубоко уважавшая вас, обманутая вами лично! Я бы нашла в себе силы пережить такое жестокое разочарование, если бы не мои дети. (…) Пришли времена чернее черного. В прошлом году съели буренку, потому что покосы застроили коттеджами „новые русские“, корма страшно подорожали… Я сейчас в отпуске по уходу за ребенком. Надо выходить на работу, но куда? Все работники уже пять месяцев в отпуске без зарплаты — нет сырья на фабрике. (…) Моих месячных доходов не хватает даже на молоко моему годовалому сыну. (…) Лида Староверова. Челябинская область, город Карталы».

Письмо от военных из Назрани: «Борис Николаевич! Ваш указ о расформировании Северо-Кавказского военного округа — это развал южных границ России. Горстка пограничников да казаческие формирования ситуацию не спасут. Это приведет только к национальным войнам». Еще оттуда же, от семьи Евсеевых: «Мы хотим, чтобы президент знал, что творится в регионах Северного Кавказа. Зерно вагонами тайно гонят за границу, землю под видом фермерства раздают (за взятки) каким-то сомнительным личностям. Директора хозяйств говорят, что это делают по вашему указу. Но мы им не верим».

А вот — очень жесткое: «… Я считаю, что главная причина напряженности в стране — политика возрождения капитализма за счет средств, принадлежащих народу и за счет самого народа. Реставрация капитализма уже привела к развалу экономики, обнищанию большинства народа, разворовыванию национальных богатств, деградации общества и т. д. (…) Для большинства людей Ваша политика несет горе и страдания. Мы хорошо видим, как разрушается наука, культура, медицина, образование. Резко сокращается строительство бесплатного жилья, школ. А что нас ждет впереди? Нищета, произвол, бесправие! Обездоленный гражданин России Василий Соболев. Архангельская область, деревня Выгода».

И только в одном из десяти писем Ельцина поддерживали: «Хватит церемониться с теми, кто раскачивает государство! — писала группа учителей из Магадана. — Мы требуем наконец-то прекратить все политические склоки, распустить Верховный Совет (хватит, семьдесят лет нам советовали!), установить президентское правление и избрать профессиональный двухпалатный парламент».

На фоне такого разброда и шатаний, по сути двоевластия, и раскручивался вокруг Основного закона новый виток спирали в борьбе за власть. Президенту нужна была несоветская конституция, которая развязала бы ему руки. Но ВС держался, как за последнюю соломинку, за старую советскую, где еще были ссылки на Основной закон уже почившего в бозе СССР. Лейтмотивом несоветского проекта был лозунг: «Вся власть — президенту!» Депутаты решали диаметрально противоположную задачу: «Вся власть — Советам!»

Первое же заседание Конституционного совещания показало, как неизмеримо далеки позиции враждующих сторон от примирения. Как пламенно ненавидят они друг друга. Сессия проходила в Мраморном зале Кремля. В президиуме возвышались Ельцин и Черномырдин, недавно назначенный премьером. Он предоставил слово для доклада президенту. Я сидела во втором ряду. В первом, с краю, расположился Хасбулатов. Дальше для точности воспроизвожу текст из своего дневника тех лет.

«Только президент взошел на трибуну, Хасбулатов знаками подозвал охранника, стоящего поблизости, и дал ему записку. Тот ее взял, но в президиум не понес, а положил на предназначенную для записок тумбочку. Едва Ельцин произнес последнее слово, глава ВС резво встал и двинулся к трибуне. Но охранник его задержал. В зале на тысячу человек пока ничего не подозревали. „Спектакль“ был хорошо виден только для передних рядов.

— Пусти его, пусти, — негромко говорили охраннику сотрудники аппарата Ельцина, сидящие впереди меня. Из задних рядов побежали вперед, посмотреть, что происходит. Начался шум. Охранник отступил, и Хасбулатов пошел к трибуне.

В зале начали свистеть. Ельцин встал. Постучал о микрофон пальцем, призывая к спокойствию. Он был немного растерян.

— Тем, кто свистит. Здесь вам не митинг. Те, кто свистел, умерьте свой пыл.

Я подумала, он добавит: „И покиньте зал“. Но он этого не сказал.

Хасбулатов стоял за трибуной. Зал шумел и препирался, дать или не дать ему слово. Часть зала начала его громко „захлопывать“. За моей спиной ожесточенно плескал ладоши министр финансов из неолибералов. Козырев, министр иностранных дел, наблюдал за происходящим с большим интересом. Я увидела Полторанина в первом ряду. Он не хлопал. Хасбулатов, бледный, упорно стоял на трибуне. Снова встал Ельцин и твердо сказал:

— Есть утвержденный порядок ведения совещания.

Из зала возмущенно закричали сторонники председателя ВС:

— Кем утвержденный?

— Указом президента, — не растерялся Ельцин. — Я предлагаю дать слово сегодня главе администрации Филатову, а через два дня провести еще одно пленарное заседание — общую дискуссию. И тогда первым слово получит Хасбулатов.

Но зал не успокаивался. Одни кричали: „Дать слово!“, другие хлопали и возмущались: „Не давать!“

— Руслан Имранович просит семь минут! — жестко сказал Ельцин. — Семь минут.

— Пожалуйста! — обратился он к Хасбулатову.

Тот начал читать свою речь. В зале снова неистово захлопали. Чтеца не было слышно. Через две минуты он громко сказал в микрофон:

— Вы не хотите даже слушать!

И ушел с трибуны под шум зала. Его сторонники прокричали друг другу:

— Пошли, пошли!

Четверть зала опустела. Ельцин сидел в президиуме, бесстрастно наблюдая происходящее. Затем объявил выступление Филатова. Пока Филатов шел к трибуне, в нашем углу начался шум. Известный коммунист-депутат Юрий Слободкин рвался то ли к сцене, то ли в центр зала. Охрана его не пускала. Он кричал, как недорезанный:

— Борис Николаевич! Борис Николаевич! Это ваша охрана выкручивает мне руки! Борис Николаевич! Смотрите!

Задние снова побежали вперед, чтобы лучше увидеть всю мизансцену.

— Я свободный человек! — кричал Слободкин. — Я хочу пройти здесь! Я депутат! Не трогайте меня!

Ельцин и Черномырдин сидели, как каменные. Филатов стоял за трибуной в напряжении.

Подоспели еще два охранника, скрутили руки Слободкину и потащили его к проходу. К ним подбежали его сторонники и начали отбирать депутата. Охрана легко справилась и с ними. У Слободкина с ноги свалился ботинок. Охранник быстро поднял его и ткнул в руку депутату.

— Борис Николаевич! Борис Николаевич! — вырывался худой маленький коммунист Слободкин. — Это ваша охрана, ваша охрана!

Он размахивал своим ботинком, демонстрируя его залу.

Я оглянулась назад. У самого выхода стоял Бурбулис. Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин покидал Совещание. Я тоже решила посмотреть, что там, в фойе, происходит. В спину мне говорил Ельцин:

— А теперь давайте работать. Этот инцидент — хорошо спланированная акция оппозиции. Мы еще к этому вернемся. Но Конституционное совещание никому сорвать не удастся. Пожалуйста, мы вас слушаем, — обратился он к Филатову, который уже минут десять стоял за трибуной.

В большом фойе было человек сто народу. На верхней ступеньке мраморной лестницы бледный Хасбулатов читал несостоявшееся выступление для сочувствующих и журналистов. Листы бумаги дрожали в его руках. В мраморном подвале Мраморного зала уже были накрыты столы для участников совещания».

Я не сомневалась в том, что Хасбулатов не простит Ельцину

пережитого на глазах у всей страны унижения: гостелеканалы вели прямую трансляцию. А Ельцин еще раз убедился, что коммунистическая оппозиция жива, она никуда не делась и ничуть не изменилась. Эйфория победы после просвистевшего весной у виска импичмента, а также референдума («Да-да-нет-да»), охватившая Ельцина и его новых фаворитов во главе с охранником Коржаковым, быстро сходила на нет. Впереди страну ждал октябрь 1993-го — расстрел парламента (вопрос стоял «или-или»), новые выборы в первую Думу РФ и всенародное голосование по новой Конституции без советской власти и КПСС.

Алла Ярошинская, участник Конституционного совещания