«Собибор»: без обаяния зла и снисхождения к зрителю

«К сожалению, мы не можем пожелать вам приятного просмотра», — такое предупреждение делают продюсеры и члены творческой группы фильма «Собибор» на организованных показах. И это так. Приятного просмотра такого кино быть не может.

Константин Хабенский исправил важное упущение в отечественном кино о войне и Холокосте. Вместе с мощным коллективом он показал восстание 14 октября 1943 года в лагере смерти Собибор — героическое событие, единственное успешное восстание в гитлеровском концлагере, которое в нашей стране обошли славой, поскольку практически все его участники были евреями.

Хабенский выполнил долг перед историей и еврейским народом. Вроде бы он выполнил его и перед искусством, сняв фильм и очень убедительно сыграв главную роль легендарного лидера восстания Александра Печерского. Правда, невозможно не заметить: картина получилась такой, что не очень понятно, кто ее должен смотреть, если показ не организованный и не закрытый.

Из фильмов о Холокосте отечественному зрителю больше всего знакомы, пожалуй, три ленты: уже довольно давний, но незабываемый «Список Шиндлера» Стивена Спилберга, совсем недавний, прошлого года, «Рай» Андрея Кончаловского и нынешний «Собибор» Хабенского. Вспоминая все три, в очередной раз поражаешься, как по-разному подошли режиссеры к тематике, вроде бы не располагающей к пестроте мнений.

Наиболее спорен, конечно, «Рай». В наше время появилось немало таких картин, где уже довольно много натурализма, но еще довольно много сентиментализма (по-своему «блестящий пример» — сцена из «Рая», когда комиссар прогитлеровской французской полиции заигрывает с благородной белоэмигранткой, или она с ним, а на столе лежит окровавленный молоток, которым только что разбили колено ее товарищу). Каждый по-своему решает, как к этому относиться.

Чуть отвлекаясь в сторону от Холокоста — очень неприятно было смотреть приснопамятный «Батальон» Дмитрия Месхиева, где жизненная и военная правда откровенно принесены в жертву сентиментализму. Получилось довольно ужасно с точки зрения всякого желающего разобраться в событиях 1917 года, хотя, возможно, и эффектно для зрителя, разбираться не желающего. Теперь с тяжелым сердцем ждешь, что наш патриотический кинематограф сделает с Зоей Космодемьянской. Основания есть для худших предчувствий.

«Рай» — это не «Батальон». Опытный мастер Кончаловский разграничил разные вещи: в картине имеются сцены, сверхъестественные, но законные для жанра — речи героев то ли на Страшном суде, то ли сразу после смерти. Есть сцены, не сверхъестественные, но крайне подозрительные по части правдоподобия — вся линия очень молодого штандартенфюрера. И есть некая высокая трагедия русской белоэмигрантки, до конца сохраняющей достоинство, когда ее перемалывает машина уничтожения.

Каждый судит по-своему, но как-то вот не хотелось Андрея Сергеевича поздравлять. Что-то в этом есть недолжное, похоже, что поддался талантливый художник соблазну сделать красиво там, где красиво быть никак не может. Соблазн этот очень сильный: сентиментализм и романтизм тянутся к оружию, а где оружие, там кровь. Но если уж есть черта, перед которой сентименталист и романтик должны остановиться, то эта черта, несомненно, проходит перед концлагерем.

К слову сказать, Спилберга ведь тоже некоторые (а может быть, и не некоторые) зрители порицали. И в том числе за приукрашивание и сглаживание. И, посмотрев «Собибор», понимаешь, за что ругали Спилберга.

«Список Шиндлера» — трагедия высокая и зрелищная, там есть на что посмотреть. Там есть неспешно рассказываемая история, есть большой мир «в его минуты роковые». Есть разнообразные рельефные характеры; даже комендант шиндлеровского лагеря Амон Гет — хоть какая-то, но личность. Там есть пролог и эпилог (и даже некий взгляд с разных ракурсов, например, как в сцене казни Гета, из-под которого неумелый польский палач-любитель с остервенением вышибает ножки табурета по одной).

Ничего подобного и близко нет в «Собиборе». Это единственный цветной фильм из трех. Но цвет только усиливает грязь и отвращение (а он его действительно усиливает). Вот здесь зрителю не дадут отдохнуть ни на чем.

Если лагерный мир Спилберга — большой, то Собибор — маленький. В каждый конкретный момент в нем находилось около пятисот рабочих заключенных. Остальных сразу травили газом и уничтожили, по имеющимся данным, порядка 250 тысяч. Бездна трагедии на маленьком пятачке.

«Собибор» — редкий фильм, где полностью отсутствует какое-либо обаяние зла. Вот на чем себя ловишь после просмотра. Здесь — самое «дно», самый «низ», где зло ни в каком обаянии не нуждается. Надзиратели-эсэсовцы — просто тупые козлы, «ликующая гопота», которая обогащается, убивая, и самоутверждается, издеваясь (как оно, очевидно, и было). Комендант Карл Френцель — гопник с нелепыми претензиями и закидонами.

Этих двенадцать надзирателей узники между собой называют офицерами, но они не офицеры; это шарфюреры, то есть, унтера, у них кожаные ремешки на фуражках и серебристые канты на воротниках. Френцель — комендант не всего лагеря, а «рабочей зоны». Простых немецких солдат в фильме тоже нет: охрана из полицаев. Кстати, нет в Собиборе и полосатых одежд у заключенных — там их, видимо, не выдавали. Все узники в своих отрепьях.

И сами узники — привилегированные, поскольку их оставили жить в качестве обслуги, а на первый план среди них выдвигаются ювелиры, перебирающие драгоценности уничтоженных — тоже никакой особой симпатии не вызывают. Это раздавленная нагнутая масса, которую унижают и заставляют унижаться самыми разным способами, потому что она хочет жить. А зритель понимает, что выжить ей все равно не дадут, если не произойдет что-то, совсем уж из ряда вон выходящее.

Оно и произойдет — потому что в деморализованной еврейской массовке появляется «мессия», человек со способностями вожака. Это и есть Александр Печерский в исполнении Хабенского — пленный лейтенант Красной Армии, правда, не первой молодости, за тридцать лет, и не с командной должности, но очень крепкий, волевой и благородный. Первый жест лидера — расстегнутые штаны и демонстрация обрезания. Как доказательство того, что он тоже еврей. А то как-то не похож он на остальных.

Следующий лидерский поступок — Печерский за пять минут расколол колуном здоровенный пень, чем спас каждого десятого от расстрела. И, мало того, отказался принять от мерзавца-коменданта яблоко. За что ему спасенные выговаривают: мол, здесь нельзя так себя держать надменно. За пень спасибо, а яблочко надо было съесть.

Недолго бы такой человек протянул в Собиборе, да только за три осенних недели Печерский «разогнул» сначала десяток посвященных вокруг себя — а потом и всю четырехсотенную массовку. Когда перебили гопников-шарфюреров, заманив их в мастерские ценными вещами. И, выломав ворота, лагерь кинулся на свободу.

Ты видишь и чувствуешь, насколько это жесткий гуманизм в предельно жестокой ситуации. Из этого потока выживут далеко не все. Полицай-пулеметчик на вышке (почему-то сделанный очкариком) с прилежанием очкарика-отличника лупит по бегущей толпе из эффективного MG. В кого попадет, — убьет. Кто подорвется на минах, тоже погибнет. У этих людей нет ничего, ни еды, ни убежища, и многих из них перебьют польские и украинские националисты. До Победы доживет меньшинство во главе с Печерским, который успеет еще повоевать, но почти не получит ни славы, ни наград.

Игра самого Хабенского выше всяких похвал. Из своих четырех исторических личностей (Колчак, Троцкий, Лещенко и Печерский), пожалуй, Печерский убедительней всех, хотя и Петр Лещенко тоже блистателен. Игра всех остальных, включая Кристофера Ламберта в роли одиозного Френцеля, тоже великолепна.

Что можно поставить авторам в вину? В том-то и дело, что, на иной взгляд, они «перестарались». Почти весь фильм, кроме короткого искупительного финала, состоит из разнообразных сцен унижения человеческого достоинства. Оно так и было — но надо ли зрителю идти в кино и платить деньги за такие зрелища? Это сложный разговор, зачем человек вообще в кино ходит. Все же, есть подозрения, что мало кто пошел бы, зная заранее. Даже из уважения к великому Хабенскому.

Остается добавить, что, раз уж ты взял такую ноту, «погружение в реальность» должно быть полным. А оно нарушается. Прежде всего, вечный «бич» и головная боль кинематографистов — железная дорога. Старой рельсовой техники очень мало, необходимого просто не осталось, все огромное и дорогое — а отказываться от железнодорожных сцен не хочется, уж очень они к месту. И вот, первое, что видит зритель — это советский паровоз и крупные товарные вагоны, хоть и деревянные, но это советские вагоны 1960-70-х годов. Собибор — вообще-то Польша, там даже колея другая. И — современные бетонные шпалы. Такие детали убийственны для правдоподобия.

Есть в фильме сцены, которые, весьма вероятно, и имели место в реальности, но несколько неубедительны на экране. Можно поверить, что Печерский не взял яблоко у коменданта, а вот почему другой узник, молодой ювелир не принял шкалик коньяку у надзирателя и предпочел за это подвергнуться жестокой порке? Сославшись на религиозные запреты? Но зритель тут же вспоминает, что религия, запрещающая алкоголь, называется исламом, отнюдь не иудаизмом. Евреи, вообще-то, выпить не дураки.

Это потом, покопавшись в интернете, зритель попытается разобраться в кошерном алкоголе, в который тот французский коньячок не попадает — но с экрана это даже не всякий современный еврей поймет И потом, если этот ювелир такой ревностный иудей, зачем он бороду-то бреет (рядом с ним есть и бородатые)?

Не очень понятно, что делают в таком аду три красивые девушки, если они не используются в качестве проституток (а это вроде бы нет так). Кстати, когда в конце Печерский бежит, единственный из всех, неся на руках свою девушку, то ли убитую, то ли раненную, уже тяжело вспомнить, какая это из них: Михалина Ольшанская и Фелисе Янккель похожи друг на друга, а в этой куче все так перемешалось.

И почему, заслуженно перебив надзирателей, узники не добили злосчастного коменданта? Но сама сцена великолепна — как лежит раненный и ошеломленный Френцель, а мимо него пробегают на узники свободу, и шапки на ходу снимают! И не поймешь, то ли это заученный до автоматизма жест заключенного, то ли злая ирония расставания.

И очень доходчиво — хромающий по полю юный ученик-ювелир Шломик. Он не может бежать, его избили (вообще-то их всех там били-недобили, но Шломика били по ногам, и тут уж ему второе дыхание не поможет). На руках его никто не понесет, ни у кого сил нет. И он ковыляет один позади всех, жертва первого же хищника… Уже из титров мы узнаем, что Шломик, оказывается, выжил, уехал в Бразилию и там еще уничтожил 18 укрывшихся нацистов.

Так что «катарсис» есть, но несоразмерно краткий.

Леонид Смирнов