"Современный театр подвергается гонениям"

В конце мая Максим Диденко выпустил на Новой сцене Александринского театра спектакль «Земля» по мотивам знаменитого немого фильма Александра Довженко (1930). Этот крайне редкий на нашей сцене опыт физического театра вывел режиссера в число лидеров своего театрального поколения. О том, как найти "своего" актера, о методах работы над спектаклем и современном театре он рассказал "Росбалту" в рамках проекта "Петербургский авангард".

— «Землю» играет сборная команда актеров. Как она составилась?

— В Александринке есть набранная при ее Новой сцене группа стажеров, и когда мы с главным режиссером Новой сцены Маратом Гацаловым договаривались о постановке, предполагалось, что в ней будут заняты прежде всего эти стажеры. Кроме того, кое-какие актеры, работавшие в разных театрах, хотели попасть в мой спектакль, — и они, поговорив с Маратом, вошли в стажерскую группу. Филиппа Дьячкова нашел Марат — он видел его в спектаклях «Этюд-театра» и пригласил. А Женя Антонов, другой актер «Этюд-театра», влетел в спектакль буквально за час. Я уже месяц репетировал, и тут один из артистов сломал ногу. Марат дал мне час, чтобы я нашел замену, а Женя давно хотел с нами работать, но не было вакансии — и она появилась.

— Еще один ваш актер, запомнившийся по ролям в ТЮЗе и Театре Комиссаржевской, — Иван Батарев.

— Мне удалось договориться, что одного артиста я могу пригласить. А с Иваном я работал на «Леньке Пантелееве» (Имеющий большой успех мюзикл, поставленный в петербургском ТЮЗе Максимом Диденко и Николаем Дрейденом. — "Росбалт") и сразу представил его в качестве Василя (персонаж фильма Довженко, активист коллективизации. — "Росбалт"). Он человек по-настоящему романтического склада — редко встречал такой среди актеров, с которыми работал, типаж идеального немножечко советского героя, мне показалось, он очень подходит на эту роль — и я его позвал.

— Как вы решаете, кто «ваш» артист, а кто нет?

— Первый критерий — желание сотрудничать со мной. Потому что я предъявляю достаточно высокие требования: весь период работы артист должен репетировать только у меня. И, наверное, внутреннее ощущение какой-то человеческой тяги. Знаете, как один человек бывает другому симпатичен — или не особо.

— А профессиональные качества? Например, «Земля» требует отменной физической подготовки.

— Смотрим по возможности. Не всегда удается получить то, что хочешь в чисто профессиональном плане. У меня ведь не было пятисот претендентов на место, я выбирал на 14 позиций из 20 человек, это не есть настоящий кастинг. И когда они входили в работу, я предупреждал, что физические нагрузки будут достаточно большими. Кто не был готов к тому, что придется так трудиться, — отсеялись.

— В одном интервью вы с неприязнью, почти с раздражением говорите о традиционном театре…

— Если меня что-то сильно раздражает — стараюсь с этим как можно меньше встречаться. Поэтому достаточно спокойно отношусь к традиционному театру: есть он — и здорово, нравится кому-то — и хорошо. Просто сам я не очень понимаю, как он делается, не очень его люблю и не намерен этим заниматься. Мне кажется абсолютно нормальным, когда люди посвящают себя тому, что любят.

— Но вы учились в Театральной академии у Григория Козлова, исповедующего традиционный психологический театр. Потом, в работе у Антона Адасинского в театре DEREVO, в Русском инженерном театре АХЕ эта школа вообще никак не пригодилась?

- Наверно, как-то пригодилась. На своем пути я встречал разные техники, разные школы — и перестал понимать, откуда что берется. Воспринимаю это как единый поток опыта, и мне неинтересно сегментировать, разделять: вот это пришло оттуда, а это — отсюда.

— У вас есть свой метод работы над спектаклем?

— Есть какой-то вектор и какой-то инструментарий, который я использую при создании спектакля. Наверно, можно попробовать собрать эти ключи в единый метод, но я стараюсь оставаться в поисковом ощущении, не фиксировать определенные приемы. У меня нет желания писать учебник. Еще рановато.

— Несколько лет назад видел вас в одном экспериментальном спектакле, и было заметно, что в зале неслучайные люди. У вас есть своя публика?

— Был период, когда на наших спектаклях сидели строго определенные люди, сформировался довольно узкий круг, который смотрел только что-то новое и радикальное. Но я перестал выходить на сцену — последний раз это случилось год назад в спектакле АХЕ «Мокрая свадьба». Сейчас начался совершенно новый этап в моей жизни — работаю в очень непохожих театрах, у которых совершенно разная аудитория, и мне это нравится больше, чем «своя публика».

— Должно ли произведение быть универсальным — или художник имеет право адресоваться к тем, кто его понимает, игнорируя остальных?

— Сразу скажу: не считаю, будто делаю какой-то элитарный театр. Мне кажется, он достаточно доступен так называемому рядовому зрителю, его может воспринять любой человек с любым уровнем образования, театрального опыта, с любым эмоциональным складом. Универсализм произведения можно считать достоинством, можно недостатком, но, как бы то ни было, в моем изначальном авторском импульсе элитарность отсутствует. Я не работаю для какой-то продвинутой суперпросвещенной публики. Но и популярной культурой то, что мы делаем, не назовешь. Наверное, мы между. В театре должно быть интересно. У меня есть желание делать театр не плоский, объемный, поэтический, быть может, непростой, но интересный. И я использую древние формы театра, которые цепляют человека на инстинктивном уровне. В этом смысле мне кажется, это площадной театр. Если делить театр на народный и придворный, то наш — народный.

— Но в «Земле» один из лидеров — Филипп Дьячков, который как раз соединяет приемы физического театра с традиционными психологическими умениями: у него великолепная школа Вениамина Фильштинского, адепта системы Станиславского. Может, истина все-таки на перекрестке?

— Потому я и говорю, что не сегментирую опыт, полученный в Театральной академии, в DEREVO, в АХЕ или в своих панк-акциях (Максим Диденко, в частности, сотрудничал с панк-группой «Последние танки в Париже». — "Росбалт"). Все это — исследование природы театра разными способами. Мы делим ее на разные системы, но ведь она неделима. Театр — дело сегодняшнее. Театр прошлого — уже не театр, а записи в архивных книгах. А живой театр происходит сейчас на наших глазах. Это мы в своих головах пытаемся разложить его по полочкам: традиционный, авангардный и т. д., но на самом деле театральное произведение имеет целостную форму. Точно так же, как человек: мы можем разбирать его на части с точки зрения политики, или социологии, или медицины, но он-то целостный. Человек выходит — и мы видим его целиком. И театр — институт, который дает нам человека таким, каков он есть. Вот в чем величие этого вида искусства. Или можно назвать его ритуальной структурой.

— В так называемом современном искусстве трудно отличить настоящее от шарлатанства. У вас есть способ?

— Единственное, на что могу опираться, — на свою интуицию. На какое-то чувство реальности, современности. Других критериев, мне кажется, быть не может — на что в искусстве можно ориентироваться, кроме собственного чутья?

— Но маркетологи умеют впарить полную фигню, и люди начинают искренне верить, что это искусство. Как с этим бороться?

— Тут такое дело, что у меня и правда нет никакого рецепта. Я с большим интересом узнаю мнения экспертов, читаю соответствующие книги, слушаю коллег. Но все равно: если художник начнет ориентироваться на что-то, кроме своих собственных внутренних ощущений, он может совершенно потерять лицо.

— Вы сейчас востребованы: подряд выходят премьеры в Москве в мастерской Дмитрия Брусникина в Школе-студии МХАТ, в «Гоголь-центре». В Петербурге — прославленные академические театры: Александринский и имени Ленсовета. Когда вам делают предложение, что служит мотивировкой согласия или отказа?

— На самом деле востребованность мнимая. Вовсе нет какого-то бешеного спроса, чтобы я только отбивался от предложений. В большинстве случаев когда что-то делаю — я же это и предложил. Организуется новый проект каждый раз по-разному, но всегда должно быть соответствие между мной и ситуацией в театре, людьми, которые в нем работают. Но сейчас в России ощутима тенденция консервации театрального процесса. Я начал ставить, когда на новое искусство еще был спрос, однако теперь стали с опаской относиться к экспериментальным вещам. Можно сказать, что современный театр подвергается определенным гонениям. Я их жертвой пока не стал, но ощущаю, что интерес разных театральных компаний ко мне ослабел.

— Кстати, а с «Землей» не было проблем — там же в сравнительно небольшом пространстве Новой сцены появляется полностью обнаженная актриса. Как ко всему этому отнесся худрук Александринки Валерий Фокин?

— Честно говоря, я думал, что у меня могут возникнуть какие-то проблемы, но Валерий Владимирович оказался в этом смысле чрезвычайно лояльным человеком, у нас состоялся замечательный диалог, и никакой цензуры не было.

— Что для вас Петербург?

— Город, в котором мне нравится жить. Я сам из Омска, живу тут уже 15 лет, в центре, хожу исключительно пешком. Здесь такая замечательная среда, я люблю этот город и на сегодняшний день не представляю, на какой другой мог бы его променять. Во всяком случае, в России.

Беседовал Дмитрий Циликин

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга