Posted 21 декабря 2018,, 15:48

Published 21 декабря 2018,, 15:48

Modified 31 января, 21:41

Updated 31 января, 21:41

Послушай русский рэп — это очень смешно!

21 декабря 2018, 15:48
Дмитрий Губин
Не стоит опасаться, что Кремль изведет ребят, пытающихся пародировать черных бандюганов. Они вымрут сами.

Ничего хорошего в задержании рэперов нет, — заявил Владимир Путин во время большой пресс-конференции, — потому что это ведет «к результату, обратному ожидаемому». Впрочем, то, что «они там поют с матерком», президенту все равно не нравится.

В развороте на 180 градусов российской власти к русскому рэпу (который я точно не собираюсь слушать, но за которым краем глаза слежу: какой-нибудь MC Карандаш из Чебоксар всегда наполняет меня умилением, словно гукающий ребенок), есть вот какой важный момент. Когда власть в России сильно прижимает кого-то к себе, она непременно ломает объекту своего обожания хребет. Это мое личное наблюдение, которое, однако, подтверждается каждый раз, когда я в очередной раз слышу, какой поток протухшего киселя и соловьиного помета несут с телеэкрана бывший демократ К. и бывший либерал С.

Сейчас популярно опасение, что власти под эгидой ФСБ создадут и накачают деньгами какой-нибудь рэп-клуб, и тогда придет русскому рэпу капец, как он пришел русскому року, под который тоже под эгидой КГБ создавали рок-клуб. Но я эти страхи не разделяю. Хотя бы потому, что вовсе не власть — угроза русскому рэпу. Пусть даже она и вкрадчиво предложит вплести в речитативчики на баттлах что-нибудь типа «Путин — герой! Кремль — горой!»

Это рэп представляет угрозу национальной эстраде — любых стран, кроме англоязычных.

Про рэп мне все объяснил лет пятнадцать назад в Лондоне один черный малый по имени Пирс. Лицо у него было, как у кукол театра Образцова в спектакле «Необыкновенный концерт». Губастый рот начинался у одного уха, а заканчивался у другого: когда Пирс рот раскрывал, череп разваливался на две половинки. «U ‘no, man, — вбивал в мое сознание Пирс, отбивая ритм и дергаясь, как марионетка на шарнирах, — all music is of two types: wakeʼpʼnʼdance — shutʼpʼnʼlisten!..»» То есть музыка, по Пирсу, бывает только двух типов: «проснись и пой — заткнись и слушай!» Даже покойная великая переводчица Райт-Ковалева согласилась бы, что я шикарно Пирса перевел.

Проблема в том, что короткий рубленый ритм английской фразы, да еще в ее американизированном черном варианте, на русском языке фонетически невоспроизводим без насилия либо над языком, либо над музыкой.

По этой причине русский рэп со всеми его «Когда солнышко отключит отопление// Я обхвачу колени твои, чтоб не околели// Так делают таежники// Я соберу тебя в комочек» (цитирую знаменитость наших дней рэпера Хаски) звучит как пародия на черных бандюганов из Бронкса и Гарлема, на всех этих Айс-Кьюбов и Фифти-Сентс. Хаски — это не опасный бритоголовый пацан со стволом, а, скорее, ранний интеллигентный Вознесенский, в котором желания нравиться было больше, чем владения языком.

Равнозначимые явления в различных культурах не бывают переводами, потому что перевод всегда проигрывает оригиналу.

Черный рэп — это явление из цикла «завораживающая красота уличной дурости и пошлости». Эстетика городских низов действительно многих завораживает — возьмите хоть Паоло Пазолини, хоть Гошу Рубчинского. Немало университетских профессоров велось на бритоголовых гопничков, у которых всех дел-то и тел-то, что юность да безбашенность (по причине отсутствия головы).

Профессорам жутко хотелось бы на какое-то время стать юными, сексуальными и опасными. Вот и нашим рэперам (и их поклонникам) жутко хотелось бы превратиться в жестких ребят из районов, где сидят на вэлфоре и торгуют крэком. Но если сова пытается стать мышью, получается немного неприлично, довольно смешно, хотя очень, очень (сове) приятно!

Русский настоящий рэп — то есть мощное национальное музыкальное явление, эстетизирующее городскую гопоту, — ни при каких обстоятельствах не мог принять нынешнюю форму. Первым русским рэпом могли, скорее, стать песни беспризорной гопоты 1920-х: «У кошки четыре ноги // Позади у нее длинный хвост // Но трогать ее не моги // За ее малый рост, малый рост!» И абсолютно неважно, что там нет жесткой речитативной конструкции. Таков наш язык, с его длиннотами, редуцированными гласными, нефиксированным ударением.

И американский рэп триумфально шел по планете, потому что он питался своим языком и ритмом, а не заимствованным. Таково свойство всех больших интернациональных культурных явлений, от импрессионистов до психологического романа: они всегда глубоко национальны. Импрессионизм был естественен для Франции, с ее городской буржуазией, ценящей радости отдыха на пленэре, но не для России, которая вся в то время была сплошной пленэр да деревня.

И если рэп, или рок (еще одно детище городской англосаксонской культуры), или что-то иное приходят в другую страну, и местные мальчики-девочки начинают перетирать их на своем языке — это верный маркер, что местной культуре нечего предложить. Возможно, по причине отставания страны.

И это касается не только СССР или России, но всех других стран. В дореволюционной России была великая культура городского романса — невероятно пошлого, но пробирающего до слез и в этом смысле равновеликого что португальскому фаду, что аргентинскому танго. Эта музыкальная культура питала в СССР еще несколько поколений — от Козина и Утесова до Кобзона и Хиля через Шульженко и Бернеса. А потом советским певцам дико захотелось (и понятно — почему) петь, как поют «битлы», «роллинги» и т. д., и русский язык стали втискивать в то, что изначально жило в симбиозе лишь с английской речью. Поэтому напрасно искать ту молодую шпану, что стерла русский рок с лица земли. Этой шпаны, как справедливо Гребенщиков пел, не-е-эт. Русский рок увял сам собой. Усох вне родной почвы.

То же самое произошло во Франции, где в 1960-1970-х была величайшая в мире эстрада, от Сержа Гинзбурга до Пьера Перре, от Далиды до Мари Поль-Белль. Однако Франция проигрывала мировое соревнование Америке, и француз Жан-Филипп Лео Смет под псевдонимом Джонни Холлидей стал петь на французском рокʼнʼроллы и прочее йе-йе. Это не сделало его звездой первого ряда, но обозначило сползание французской эстрады в третий ряд. И ровно то же самое, что произошло с рокʼнʼроллом, происходит сейчас всюду с RʼnʼB и рэпом.

Поэтому нечего пугаться, что русский рэп забьет всех на музыкальном ринге: там и так не те бойцы, чтобы о них говорить всерьез. И нечего пугаться, что Кремль забьет рэп: там смерть произойдет по естественным, описанным выше, причинам.

Дмитрий Губин