"В России расчет на то, чтобы слабые умерли"

Благотворительность не входит в топ тем, волнующих россиян. Но с ухудшением экономической ситуации проблемы тех, кто и раньше нуждался в поддержке, никуда не исчезают. О том, почему важно жертвовать хотя бы 100 рублей в месяц и что можно исправить с помощью собранных денег, «Росбалту» рассказала журналист и попечитель благотворительного фонда «Подари жизнь» Катерина Гордеева.

— Катерина, в октябре вы написали текст об отделении калининградской больницы, в котором лежат так называемые «ничейные» дети - сироты, отказники, беспризорники. На улучшение условий их проживания благотворительному проекту «Нужна помощь» требовалось собрать почти 700 тыс. рублей. Через пару недель после публикации нужная сумма уже была на счету. Вас не удивило, что выполнить задачу удалось так быстро?

— Нет, так как это небольшая сумма в масштабах благотворительности. Когда дело касается тяжелых заболеваний, то лечение одного ребенка стоит дороже. А тут речь идет о благополучии, пусть и относительном, нескольких десятков детей. Другое дело, что в том же Петербурге и вообще в регионах вопрос благотворительности все еще немного средневековый, необходимые суммы собираются плохо. Перечисляют деньги, как правило, москвичи. Мне как раз в Калининграде рассказывали историю про то, как собирали деньги на операцию для маленькой девочки с тяжелым диагнозом. Нужно было около 200 тыс. рублей, а на городской ярмарке за целый день ей пожертвовали, по-моему, тысяч восемь. Я не ручаюсь за точную сумму, но речь шла примерно о таком порядке цифр. Это значит, что те, кто просили, не умели просить, и те, кто давали, не имели привычки давать.

— Что значит уметь просить? И как выработать у людей привычку давать деньги?

— Не все люди способны к эмпатии и не все хотят иметь к ней способности. Сострадание - это дар, который не у всех есть. Поэтому нужно уметь просить деньги и у тех, кто не склонен к состраданию. Должен быть какой-то другой мотив. Нужно уметь объяснять, привлекать внимание. У нас все, например, сейчас такие религиозные стали, значит, нелишне им напомнить про десятину. Конечно, об отсутствии привычки к благотворительности неловко и неудобно говорить, когда люди мало зарабатывают. Сейчас они в основном думают о том, как бы им выжить и как вообще существовать в этом мире, где доллар стоит уже 46 рублей. Но даже небольшие регулярные отчисления в принципе решают задачи благотворительности. Идея Мити Алешковского, который организовал проект «Нужна помощь», заключается как раз в том, чтобы как можно большее количество людей дали по 100 рублей. Регулярные взносы даже в таком размере обеспечили бы возможность финансировать проекты без истерического крика «Спасите, помогите, умираем». Поэтому прекрасна система, при которой благотворительные фонды заводят эксклюзивные отношения с банками, и люди, расплачиваясь карточкой, какой-то процент перечисляют в фонд сразу. Прекрасны и все электронные платежные системы, которые предлагают что-то пожертвовать. То есть хороши все способы передачи денег, которые не связывают напрямую пациента и благотворителя.

— Почему отсутствие этой связи так важно?

— Это дает гарантию отсутствия любого рода отклонений. Многие считают, что в фондах наверняка кладут что-то себе в карман, поэтому предпочитают отдать деньги в руки родителям больных детей или самому больному пациенту. Что не просто неверно, а пагубно, потому как человек слаб. Не хочу сейчас рассказывать эти случаи, но знаю, что всякое бывает.

— Люди не доверяют благотворительным фондам, потому что к ним то и дело пристают мошенники, представляющиеся благотворителями…

— Cлучаев мошенничества известных фондов не было. Просто наши люди малограмотны во всем, начиная от того, что такое депозит и как сберечь свои деньги, и заканчивая тем, как определить мошенника. Они видят объявление в соцсети «Пете срочно надо сколько-то денег» и переводят сумму с помощью телефона или несутся в Сбербанк, очень часто становясь жертвой обмана. Потому что такие странички как раз нужно проверять. Если же у вас просит деньги проверенный фонд – «Нужна помощь», AdVita, «Подари жизнь» - можно не переживать, так как они гарантируют, что у вас ничего не украдут.

— Вы участвуете во многих благотворительных проектах. Почему в этот раз ваше внимание привлекла именно конкретная больница в Калининграде?

— Митя Алешковский время от времени просит известных журналистов что-то написать, потому что имя автора обеспечивает читабельность материала, и, соответственно, сбор денег. Так получилось, что меня попросил поехать в Калининград, в этом нет какого-то подтекста или специальной причины, которую следовало бы объяснить.

Я больше скажу: по идее, люди, которые обеспечивают популярность благотворительным темам, могут и не быть в них погружены на 100%. Особенно это касается так называемой «звездной» благотворительности, традиционной для Запада. Допустим, работает фонд помощи детям с не выросшими пальчиками, там сидят профессиональные менеджеры, и они просят, условно говоря, Мадонну стать их лицом для какой-то конкретной кампании. Пришла Мадонна, сказала речь, которую ей написали. Она понимает, о чем говорит, но не понимает про эти пальчики в целом. И ей не нужно туда лезть. У нас все, к сожалению, по-другому. Спросите Ксению Раппопорт, Чулпан Хаматову, Константина Хабенского или Евгения Миронова про отрасль, которой занимаются их фонды, и они вам прочтут такую лекцию, что некоторые региональные врачи не в состоянии столько знать. Наши звезды вынуждены влезать в это, тратить свое время в ущерб карьере, семье, в ущерб всему. Потому что общество почему-то требует от этих артистов глубокого знания проблемы. А они не должны ее знать, ее должны знать сотрудники их фондов.

— На что конкретно будут потрачены деньги, собранные для детей из калининградской больницы?

— В эту сумму входит зарплата социальных нянь и еще некоторые полезные штуки, которые помогут детям чуть меньше чувствовать себя беспомощными одинокими затворниками в клетке. Смотрите, есть три категории детей, которые находятся в больнице без попечения родителей и могут застрять там надолго. Первая - только что родившиеся дети-отказники, вторая – заболевшие детдомовцы и третья – дети, статус которых не определен, беспризорники, которые были найдены, подкинуты или забраны из семьи. С медицинской точки зрения по персоналу больницы все закрыто: нянечки, врачи, медсестры... Но к остальным детям приходят мамы, а у этих нет никого. Их никто не водит гулять, не одевает, не лежит с ними ночью, не гладит по голове. Одна няня физически ничего не может сделать, ее нельзя обвинить в том, что она бессердечная тетка, просто на ней – целое отделение. После оплаты социальных нянь у детей будет возможность гулять, с ними будет кто-то играть, у них будет человек, которого они знают. Кроме того, на коммерческой основе можно просить докторов в приоритетном порядке осмотреть этих детей. По крайней мере на год эта проблема будет закрыта, потом ее можно будет решить еще раз точно таким же образом, ничего в этом зазорного не вижу. Хотя очень надеюсь, что таких детей будет меньше благодаря профилактике социального сиротства.

— Вы пошли работать санитаркой в 12 лет и тогда в первый раз увидели детей, которые предоставлены сами себе в больнице. За эти 20 с лишним лет в системе что-то изменилось?

— Принципиально ничего не поменялось. Минздрав - это такая большая бюрократическая машина, которая создает законы. Вряд ли они там сидят и думают, как сделать хуже, наверняка им кажется, что они делают лучше. Но они не очень понимают, как обстоят дела на местах. Я знаю мальчика, который находится в детдоме в группе с детьми, которые не слышат и не говорят. А он разговаривает. И что с ним будет через год? А по чиновничьим нормативам он находится там, где и должен находиться. Я не хотела бы быть тем человеком, который скажет, что во всем виноват какой-то министр. Но мне кажется, что бездна непонимания, бездна незнания, которая пролегла между законодательными органами, исполнительной властью и реальной жизнью такова, что никто ничего не сможет решить без какой-то системной переоценки. И люди из Минздрава могли бы попросить благотворителей рассказать, что на самом деле происходит. Если бы они по-настоящему хотели знать, а не хотели просто поставить галочку, если бы они хотели решить проблему, а не замять ее, я думаю, что-то можно было сделать.

— В своей работе вы часто сталкивались с чиновниками, которые пытались замять проблему?

— Неоднократно. В одном из фильмов я рассказывала, как маленькая девочка мучилась от боли с тяжелейшим онкологическим заболеванием и как волонтер носила ей в сумке наркотик. В поликлинике района, где жила девочка, не было обезболивания классом выше "Трамала". Девочка кричала, мама сходила с ума. Детского хосписа в том регионе нет. Его и в Москве-то нет. И тогда был большой скандал. Но надо было показать, как люди с этим справляются. Такие истории стараются замять. Если любого чиновника спросить о контроле за оборотом наркотических обезболивающих, он скажет, что все шикарно, все обезболены. Но поговорите с людьми, у которых умирали родственники, больные раком. Они вам расскажут, как это было.

— Согласится ли какой-нибудь федеральный канал сейчас показать документальный фильм на подобные остросоциальные темы?

— Нет. С другой стороны, фильм Елены Погребижской «Мама, я убью тебя» показали по Первому каналу. Но еще 100 таких фильмов никто не увидит в силу противодействия со стороны чиновников. Никто не хочет, чтобы широкая аудитория знала, что происходит за стенами детских домов, психоневрологических диспансеров, реанимаций, инфекционных больниц и так далее. Все хотят как-то уютненько жить в своем мире.

— В западной массовой культуре много внимания уделяют тяжелым заболеваниям. Например, герои сериалов борются с раком, демонстрируя зрителям, что это не приговор, а часть жизни.

— У нас это не так. Я знаю историю про девочку, которой год назад сделали операцию, но не стали делать химиотерапию по никому не понятной причине. Когда эта девочка попала в поле зрения того, кто в своем уме, уже было поздно - у нее четвертая стадия. Я знаю историю про женщину, муж которой пытается ее вылечить. Они год лечатся, но им никто не говорил, в чем смысл их диагноза. Вообще никто. Их только пинают из больницы в больницу. Гуманитарная медицина XXI века устроена таким образом, чтобы в центре ее стоял человек: с его страданиями, с его надеждами, с его возможностью выздороветь. А у нас в центре стоит система. И если уж человек заболел, то он должен страдать. И такая болезнь, как рак – это часть жизни, если вам очень повезет найти хороших врачей, родиться в Москве и иметь много денег. А еще лучше поехать полечиться в Германии, в Израиле, еще где-то. Если все это происходит не так, то у вас мало шансов сохранить нормальную жизнь.

— Что-то изменилось в области лечения рака после того, как вышли ваши фильм и книга, рассказывающие об этой болезни?

— По-моему, все только хуже становится. Но есть один момент. Пять лет назад я знала одну пациентку с тяжелейшим диагнозом, и она умерла.

Сейчас есть такая же пациентка с таким же диагнозом, и когда она год назад заболела, было очень страшно. Но теперь она в хорошей ремиссии. Она лечилась, разумеется, в Америке, на ней испытывали одно из лучших лекарств. Это говорит о том, как продвинулась мировая медицина.

— Почему в России не могут перенять этот зарубежный опыт?

— Потому что наши деньги и наше внимание тратятся на другие вещи. У нас война, знаете ли. Много денег на пропаганду уходит, чтобы люди ненавидели друг друга. Чтобы территории расширялись и прирастали, а не на то, чтобы спасать людей, которые живут в этой стране. Видимо, расчет на то, чтобы слабые умерли, а те, кто покрепче, могли работать. Это плохое и циничное объяснение, но другого у меня нет.

Беседовала Софья Мохова