Элла Панеях. Цените прогресс

Банальности, но все-таки проговорить надо.

Свобода слова это запрет государству вмешиваться в то, что говорят люди. Дальше, конечно, можно порассуждать, насколько большие публичные корпорации это люди, а насколько — производные государства, и в этом качестве должны быть ограничиваемы, но это отправная точка.

Презумпция невиновности это норма, существующая строго в рамках уголовного процесса, и призванная защитить обвиняемого в преступлении гражданина от произвола силовиков и предвзятости судей.

Если кому-то охота делать из закона, призванного ограничивать возможности всесильного Левиафана кушать своих подданных, этическую норму для себя лично, то этот кто-то, конечно, сам себе злой буратино, имеет право, но в общем-то это мания величия.

Если кому-то хочется навязать эти принципы в качестве неформальной этической нормы всему обществу, этот кто-то играет на руку Левиафану, заново выравнивая для него поле при столкновении с отдельным гражданином: ограничения, которые выгрызались для того, чтобы чуть-чуть уравновесить баланс сил между человеком и чудовищем, теперь были бы наложены и на отдельного человека тоже (повторюсь, что вопрос о том, насколько корпорация человек, а насколько левиафанчик, это отдельный вопрос, и тут все не так однозначно).

Это было по-простому, теперь давайте по-сложному, банальности мод офф.

Общественные институты — государство в первую очередь, но не только, неформальные институты тоже — призваны контейнировать насилие. Мы выясняем отношения в соцсетях, чтобы не обращаться за разрешением социальных противоречий к полицейским дубинкам и наручникам, и все-таки обращаемся к дубинкам и наручникам там, где альтернативой были бы (и когда-то были) столкновения стенку на стенку, войны между частными вооруженными группировками, грабеж, самосуд и кровная месть. Нынешние разборки вокруг увольнений, банов и отказов в обслуживании это процесс формирования новых общественных институтов, которые способны контейнировать больше насилия, чем текущие — в том числе контейнировать и латентное государственное насилие, то есть, избавлять стороны конфликта от соблазна требовать официальных запретов, новых статей в уголовный кодекс, высылок, поражений в правах, посадок. Это уменьшение общего количества насилия, но и децентрализация, разгосударствление его латентных форм. Такая вторичная латентность получается. Как при всяком разгосударствлении, самый крупный кусок себе ухватывает кто? Не тот, кто самый хороший, а тот, кто ближе всего стоял, и был на этот момент в ресурсе. То есть корпорации последнего поколения, с одной стороны, и самые отмобилизованные, продвинутые и шустрые социальные группы с другой. Они и забирают себе рычаги влияния. Получается в результате очень обидно, тем более если со стороны смотреть. Но тут хорошо бы не погрязнуть в ресентименте, сознавая, что потом рычаги влияния начнут растаскиваться на все мало-мальски организованные кластеры в обществе, и обидно будет уже тем, кто вроде бы успел все первым себе сгрести.

Ну, или так: я понимаю, что все это страшно неприятно выглядит, но на прошлом (государственноцентричном) этапе соответствующего калибра разборка за власть в обществе выглядела бы, как масштабная смена режима с последующими репрессиями, а на позапрошлом — как кровавая гражданская война. Цените прогресс.

Элла Панеях, социолог